А мы умеем так любить?

ЛЮБОВНОЕ СВИДАНИЕ

Не знаю, отчего так происходит, но стоит только мне чему-нибудь очень уж обрадоваться и впасть в эйфорию, как судьба через какое-то время обязательно даст по башке, словно напоминая - жизнь на земле не есть повод для безмерного веселья, и что вообще мудрость – сестра печали.
Так случилось и в тот раз, когда я открыл в наших лесных угодьях хвостатых дровосеков. Помню, на охоте я тогда маленько заплутал и возвращался поздновато. Солнце уже было над самым лесом, приходилось торопиться, чтобы успеть засветло преодолеть захламленную низину с небольшим ручейком. Уже на другой стороне ручья обратил внимание на лежащее дерево, вся крона которого была одета в листву, хотя и пожухлую. Необычность была в том, что на дворе стоял октябрь, а к этому времени все листья, выхлестанные бесконечными дождями, потеряв свои краски, уже давно устилали мокрую землю.
Глаза невольно скользнули вдоль ствола не расставшейся с листвой осины, и тут всё стало понятным: у самого комля ствол был срублен - будто какой-то великан затачивал карандаш. Вот это да! Я радостно вскинул руки вверх, как футбольный фанат на стадионе, ура! Наконец-то и в наши края добрался его величество бобёр! Это он так подгрызает деревья.
Осина была свалена рядом с нашим заповедным озером, на котором стояла рыбацкая покосившаяся от времени избушка. Однако я под впечатлением радостного открытия почему-то сразу решил, что бобры будут жить в ручье, станут там возводить свои плотины и вообще обогатят наш лесной угол. Потом еще долго пребывал в приподнятом настроении, даже обижаясь немного на своих приятелей, воспринявших новость гораздо спокойнее.
Теперь вот пришлось забираться в засаду, чтобы пальнуть в «его величество» из двустволки. И совсем не потому, что бобер мне был нужен в качестве трофея. Отнюдь. Я и дробь зарядил мелкую, чтобы только напугать его. Причина была в другом. Прошло не так уж много времени, а наше поначалу безобидное соседство превратилось в тяжелое противостояние. Этот зубастый лесоруб, не считаясь ни с чьими интересами, поселился не в долине ручья, а начал плодиться и осваивать озеро. Очень скоро его усердие превратило некогда живописные берега в картину, про которую люди говорят – Мамай прошел. Хочешь - не хочешь, а что-то надо было предпринимать…
Я сидел у самого берега на полусгнившем выдолбленном полвека назад челноке, прячась за ивовым кустом, уже распустившим свои пушистые цыплячьи котики.
Вечерело. Солнце свалилось за высокую еловую гриву на противоположном берегу и откуда-то сверху, наверное, с позолоченного неба, готового принять первую звезду, на землю опустились сказочная таинственность и тишина, которую не смели нарушить даже птицы, переполненные весенней страстью. Чуть позже, опомнившись, они снова будут распевать любовные серенады до самого рассвета, но в эти минуты, будто подчиняясь невидимому дирижеру, все смолкают и слушают весну.
И я затаив дыхание вбирал в себя очарование майского вечера, нет-нет да и возвращаясь к мысли, ну почему мы так редко остаемся наедине с природой, с этой непередаваемой красотой? Как и чем удерживает нас каменный, бездушный город?
Вдруг с пугающим шумом откуда-то сверху чуть ли не на голову мне свалился кряковый селезень. Я затаился еще сильнее. Несколько минут пижон с колечком на шее и залихватски вздернутыми перышками на конце хвоста не двигался, прислушиваясь и оглядываясь, а потом медленно поплыл вдоль берега в другой конец загубины.
Ну, вот и свиделись мы с тобой, дружок. Тут надо пояснить, не далее как три дня назад я прочел в журнале просто невероятное. Оказывается, этот хлюст - настоящий сексуальный маньяк! И кто бы мог подумать! Весной, как выяснилось, в его голове, кроме любовных утех, абсолютно ничего нет. Автор журнала был явно не дилетант, он вполне убедительно поведал, что прячется за этим на первый взгляд безобидным красавцем. Всякий раз дело доходит до того, что бедная уточка прячет свое гнездо не столько от разных хищников, жаждущих полакомиться яйцами, сколько от своего ненормального супружника. Он, правда, яйца не ест, но если найдет – обязательно все разобьет, чтобы склонить «серую шейку» снова предаться…ну, вы сами понимаете, к чему он может ее склонять…
Проплыв метров двадцать, селезень повернул обратно и вдруг начал кричать. Я не знаю утиного языка и не берусь утверждать, чего он там выкрикивал, одно было очевидно – селезень кого-то звал. Первое о чем подумалось: наверное, зовет дружка. В эту пору, когда уточки почти все время заняты гнездами, селезни частенько коротают время небольшими компаниями.
Никто на зов ухаря не отзывался, а он всё кричал и кричал, плавая как заведенный до камыша и обратно, до камыша и обратно.
Мои мысли снова вернулись к журнальной статье, которой я хоть и поверил, но червь сомнения все-таки остался. Сначала очень слабенький еле слышный голосок где-то внутри принялся канючить, мол, в жизни всё совсем не так, как написано в том журнале, что вообще в природе не может быть ничего подобного, что не такая она глупая, как иногда нам кажется. В ответ на эти адвокатские нашептывания другой голос с чувством собственной правоты иронично парировал: брось, прохвост твой селезень, а спасаешь ты его подмоченную репутацию только из мужской солидарности. Небось, собственные грешки мучают?
Но чем дальше продолжалась эта дискуссия, тем больше крепла во мне вера в то, что на бедную птицу возводится напраслина. За многие годы общения с живыми существами - летающими, бегающими, плавающими - я давно убедился - всё в природе разумно, человеку у нее учиться да учиться.
Бывают, конечно, исключения, например у львов, но там присутствует хоть и жестокая, но все же логика. Когда набравший силу молодой самец завоевывает чужой прайд, по сути чужой гарем, то он убивает всех львят. Только поступает он так не со своим, а с чужим потомством и делает это, чтобы львицы быстрее были готовы к свадебным играм, чтобы родили уже ему собственных львят, его наследников. За них-то, понятное дело, он кому угодно голову оторвет.
Но даже такое поведение в мире зверей - действительно особый случай. Ну, а чтобы убивать своих детей в зародыше…нет, что-то тут не так…
Вдруг у меня за спиной раздался выстрел, я от неожиданности даже пригнулся. Ну, черт, ты у меня достреляешься! Это бобер, рассекретив мою засаду, ударил хвостом по воде, предупреждая сородичей об опасности. Одновременно взмыл в небо и селезень, тут же заложив вираж в сторону соснового мыса.
Всё, можно было возвращаться в избушку - после обьявления тревоги увидеть бобра даже издалека шансов не было никаких. Но вечер на озере был так хорош, воздух был таким кристально чистым, что я, отложив ружье, остался сидеть, слушая перекличку журавлей на дальнем болоте и любуясь вальдшнепами, тянувшими над прибрежными ольшаниками.
Ноги уже начали затекать, от воды всё больше тянуло холодом. Пора было идти греть чай, как вдруг в воздухе что-то прошелестело, и я увидел, что вернулся напуганный бобром селезень. Это меня заинтриговало. Что, снова начнет кого-то звать?
И действительно, чуть-чуть осмотревшись, мой знакомый начал призывно крякать, продолжая совершать те же маневры- к камышам и обратно, к камышам и обратно.
Нет уж, решил я про себя, буду сидеть до победного конца, или селезень охрипнет, или откроется разгадка.
Через какое-то время мне уже стало жалко несчастную птицу, которая безнадежно – я в этом уже был точно уверен- продолжала кого-то звать. Да пошли ты своих корешей подальше, мысленно советовал я неугомонному селезню. Настоящие друзья так не опаздывают. Не унижайся, приятель.
И вдруг, словно кем-то подброшенный из воды, селезень взмыл вверх. Не раз и не два на охотах мне приходилось видеть эти абсолютно вертикальные взрывные старты кряквы в минуту смертельной опасности.
Не успев сообразить, что же стряслось, я заметил, как селезень резко взял в сторону, и тут сверху донеслось кряканье другой утки, явно «серой шейки».
В мой рассказ в этом месте вкралась неточность. Услышал я не кряканье, нет, а нечто совсем другое. Мне, кажется, были слышны настоящие утиные слова, при этом такие приветливые, такие нежные, что не оставалось никаких сомнений - встретились два любящих создания. Пара птиц, видневшаяся на потемневшем небе только своими силуэтами, пролетела прямо над моей головой, почти касаясь друг друга крыльями, всё так же продолжая счастливо ворковать.
Я шел по еле заметной тропинке в загустевших сумерках, а на душе было светло, будто это меня сегодня кто-то так верно ждал. Вот тебе и журнал, вот тебе и маньяк, разоряющий собственное гнездо. Да селезень может больше всех тревожится за него, а не появляется рядом, чтобы хищники не выследили. Поэтому и ждал уточку в условленном месте. А мы, экие умники, давай на него ярлыки навешивать.
После ужина, лежа в избушке с закрытыми глазами на дощатых нарах, я мысленно восстанавливал картину любовного свидания и всё пытался разобраться: кому все же я больше завидовал в те минуты: ему или ей. В тот вечер я провалился в сон, так и не решив, кому же. А сегодня, спустя три года, знаю точно - я завидовал им обоим, а вместе с ними всем, кто любит и любим, потому что любовь – это чудо, с которым ничто не сравнится.