Зной - Георгий Ланской

ЗНОЙ
Алевтина Борисовна сидела на балконе и вязала теплый носок. Спицы стучали друг о друга (зиц-зиц) с вежливым равнодушием, создавая ненужную в хозяйстве вещь. Все равно носок никто не наденет. Москва утопала в жаре и дыму - где-то за городом горели торфяники. Удушливое облако давило на лоб, раздирало легкие, заставляя поминутно открывать рот и облизывать пересохшие губы. Спицы стучали все реже, Алевтина Борисовна несколько раз судорожно вздохнула и с мучительным стоном посмотрела вверх. Солнце плавило воздух, спрессовывая дым в тяжелое ватное одеяло, сквозь которое не проходил кислород. Алевтина Борисовна боязливо оглянулась, но войти туда, в черный провал двери, не отважилась.
Белый тюль слабо колыхался, выпуская и впуская разгоряченные волны воздуха. В комнате бухтел телевизор, хорошо поставленным голосом сообщая последние новости. Минут через десять начнется сериал. Но войти в комнату Алевтина Борисовна не рискнула, хотя ей очень хотелось пить. Пластиковая бутылочка с чаем, которую она захватила с собой, давно опустела. В желудке урчало от голода, словно где-то внутри сломался крошечный транзистор, издавая предсмертные стоны и хрипы. Вместо того, чтобы войти в квартиру, Алевтина Борисовна подвинулась ближе к перилам и посмотрела на улицу.
Во дворе, невзирая на едкие облака дыма, играли дети, но и от их радостного веселья не осталось ни следа. Несколько ребятишек вяло ковырялось в песочнице. По тротуару медленно ездил мальчик на велосипеде, крутя педали с тоскливой обреченностью. В тени беседки, оккупированной пенсионерами, шла столь же неспешная игра в домино. Костяшки стучали по деревянному столу, время от времени раздавался громкий хлопок и победоносный возглас: "Рыба!" Алевтина Борисовна каждый раз вздрагивала, но потом все вновь затихало. Погребенный под дымным облаком город бился в усталой агонии. Даже на оживленном проспекте машины фырчали моторами как сквозь вату, словно опасаясь неосторожным звуком спугнуть могильную дремоту улиц.
Глядя вниз, сквозь сизое марево, Алевтина Борисовна подумала: как это просто, даже в ее возрасте... Забраться на табурет, дальше один шаг до перил, удерживаясь о края деревянной рамы, короткий полет в бездну, хриплый крик раненой птицы, удар и пустота. Все лучше, чем терпеть унижение и бесконечные упреки, выслушивать угрозы, слизывать презрительные взгляды, смешанные с брезгливостью.
- Что, старая, ты еще не сдохла? - ядовито интересовалась невестка. - Ничего, это дело поправимое...
Сын, единственная кровиночка, прихлебывал пиво и одобрительно хмыкал. Времена, когда мать была непререкаемым авторитетом, давно канули в лету, утонув в водке, дешевой, гадкой, с запахом жженой пробки. Иногда, глядя в глаза чудовищу с рыхлым испитым лицом, Алевтина Борисовна не узнавала собственного ребенка.
В телевизоре за стеной заиграли позывные любимого сериала, и Алевтина Борисовна едва не зарыдала, до того ей хотелось туда, в прохладу, на родной диванчик, чтобы с чашкой чая, сдобренным молоком, хотя бы на час отрешиться от проблем, появившихся в ее мире. В последнее время только киношные персонажи спасали от тяжелых дум. Правда, в телевизоре было и другое. Дикторы суровыми голосами рассказывали про страшное: там взорвалась бомба, там упал самолет, здесь террористы, проповедовавшие Ислам, убили сорок человек... Каждый день начинался с трагедии, а слушать про страшное Алевтина Борисовна не любила. Уж лучше так, с чаем и плюшками, смотреть на страдания красотки Эсмеральды Вилльяреаль, потерявшей память на собственном ранчо, в то время как ее сын ищет пропавшую маму...
Телевизор хрюкнул. Эсмеральда прервала пламенную речь на полуслове, и опять включились дикторы, заговорившие на сей раз про политику. Алевтина Борисовна облокотилась о перила и мрачно оглянулась на дверной проем. На любимом диване лежало чудовище с сальными волосами, сосало пиво из горлышка и давило на кнопки пульта. Солнце катилось на запад, выжигая все живое на своем пути. На балконе было невыносимо. Жаркий ветер слабо шелестел листами прошлогодних газет, оставшихся после ремонта. Со лба Алевтины Борисовны катились крупные капли горького пота, под мышками горело, как в доменной печи. Забраться бы сейчас в прохладную ванну и полежать в ней минут тридцать, а потом чаю с молоком... Но путь в ванную и на кухню отрезан до ночи. Чудовища бродят по квартире, роются в вещах и желают избавиться от нее.
"Интересно, - подумала Алевтина Борисовна, - если я сейчас прыгну вниз, кто будет меня хоронить? Сын? Или они переложат эту заботу на государство? Он запросто так поступит, скажет - нет денег на похороны... И закопают в общей яме позабытую всеми Алевтину Алтуфьеву, отличного педагога, любимицу нескольких поколений детей." В газетах, в рубрике "Страшное" появится пара строк о том, как заслуженный учитель РФ бросилась с балкона, не вынеся издевательств собственного сына. Соседи скажут несколько слов, как они уважали Алтуфьеву, а некоторые, с ядовитым превосходством, проболтаются, что старуха Алевтина была с приветом, и ничего удивительного в том, что она, как сложившая крылья птица, ринулась вниз с четвертого этажа.
"А может, и не напишут, - отрешенно подумала женщина. - Сколько таких, как я, проглядевших собственное чадо, бросаются вниз с балконов, топятся в реках и вешаются на собственной кухне? Кто подсчитывал? Никто и не узнает!"
Солнце издевательски ухмыльнулось, направив на нее огненный кулак. Алевтина Борисовна застонала и отодвинула табурет подальше к стене, чтобы скрыться от невыносимого зноя и запаха плавящегося гудрона. В раскалывающейся от подскочившего давления голове пульсировала только одна мысль: "Когда же это все кончится?"
Беды Алевтины Алтуфьевой начались зимой, когда она неудачно упала на улице, сломав шейку бедра. До того момента Алевтина Борисовна справлялась с жизненными трудностями неплохо, несмотря на смерть мужа, одиночество и полное отсутствие помощи со стороны взрослого сына.
На Павле Алевтина Борисовна давно поставила крест, устав бороться с ежедневными застольями сына, скандалами и драками. Иногда она, недоумевающе оглядываясь назад, пыталась сообразить, в какой момент сын пошел по кривой дорожке? Почему она, воспитав десятки детей, не заметила, как отдаляется собственный ребенок? Ведь казалось: вот он, на глазах, накормлен, одет во все чистое, насквозь положительный, из хорошей семьи. Один из первых учеников в классе, первым был принят в пионеры в день рождения Ленина.
Тогда, на торжественной линейке, она с беспокойством смотрела на ряд четвероклассников, держащих на согнутом локте, выставленном вперед, пионерские галстуки. Линейка все шла и шла, педагоги затягивали свои речи до неприличия. Дети держали галстуки, стискивая зубы от напряжения. Когда же о будущих пионерах наконец-то вспомнили, Павлик упал на колени, и его вырвало прямо на пол спортзала. Алевтина Борисовна помнила, как оттирала испачканный школьный костюмчик сына новеньким галстуком, а он выл и кричал, что теперь он никакой не пионер. Но на следующий день Павлик вошел в класс с галстуком на шее, сопровождаемый завистливыми взглядами одноклассников, еще ожидавших своей очереди. Тогда он был совсем другим.
Алевтина Борисовна так и не вспомнила, когда сломалась незримая грань доверия между матерью и сыном, позабыла, когда впервые нашла в кармане сына сигареты, не обратила внимания на запах спиртного. Павел провалил экзамены в институт и ушел в армию. Алтуфьевы провожали его с фальшивой бодростью: мол, каждый мужчина должен отслужить и все такое... Муж не спал ночами, Алевтина Борисовна втихую плакала в учительской после уроков. Паша пошел служить в тот самый период, когда в Грозном рвались снаряды, свистели пули, а мальчишек-солдат привозили домой в цинковых гробах. Позабыв, что двадцать лет назад она вступила в партию и сама столько же времени вдалбливала детям осознание, что Бога нет, Алевтина Борисовна молилась по ночам, умоляя, чтобы Павел не попал в Чечню.
Со службы сын вернулся совсем другим: взрослым, грубым и каким-то надломленным. В Чечню он так и не попал, отсидевшись в штабе, но именно тогда Алевтина Борисовна поняла: ее Павел ушел навсегда, а этого нового человека она совсем не знает. Возвращение домой сопровождалось бесконечной чередой застолий. Сын пил, превращаясь на глазах в уродливое чудовище.
Муж умер несколько лет назад, с трудом пережив скоропалительную женитьбу сына на бойкой лимитчице, студентке закудыкинского ПТУ, с трудом освоившей профессию штукатура-маляра. Молодые переехали в освободившуюся квартиру свекрови Алевтины и зажили веселой жизнью, с ежедневными застольями, воплями, гулко отдававшимися в подъезде, угрозами и драками, заканчивающимся наутро опохмелкой. Сноху Алевтина не одобрила, за что получила от новоприобретенной дочери презрительно брошенное прозвище "змея". Однако теперь, когда после выписки передвигаться стало тяжело, пришлось, стиснув зубы, обратиться к сыну за помощью.
Переехав в квартиру к матери, Павлик, ее любимый Павлуша, превратившийся в обрюзгшего мужика с мутными, вечно налитыми кровью глазами, первым делом выпросил у матери денег, и в тот же день напился до беспамятства. Алевтина долго звала его, бросала в стену стакан и будильник - сын не проснулся, а утром, обнаружив мать в луже мочи, устроил скандал.
- Я тебе не нянька! - вопил Павлик. - Тут женские руки нужны, не буду же я за тобой дерьмо убирать!
Как ни противилась Алевтина Борисовна, в квартире появилась Ляля, супруга Павлика, ворвавшаяся в жизнь Алтуфьевой с элегантностью гиппопотама. Сноха ловко сновала по квартире, выискивая захоронки, за свекровью ухаживала грубо, не стесняясь на ядовитые замечания и издевки.
- Зажилась ты, ведьма старая, пора и честь знать, - буркнула она как-то, помогая Алевтине погрузиться в ванну.
- Лялечка, да что ты такое говоришь? - возмутилась Алевтина. - Разве так можно?.. Или я тебя чем обидела?
- А что я от тебя хорошего видела? - вспылила Ляля. - Вы, аристократы хреновы, на меня всю жизнь как на шавку бездомную смотрели, двести лет себе жизни намерили, думали, я терпеть буду! А оно воно как получилось! Кончилось твое время! Теперь я тут хозяйка! И делать буду, что захочу!..
Что замышляла Ляля, Алевтина Борисовна поняла не сразу. Свою малогабаритную двушку сын и сноха сразу же сдали жильцам. Как только Алевтина Борисовна смогла мало-мальски ковылять по квартире, обнаружилось, что ее накопленные на непредвиденное деньги исчезли. Испарились и два золотых кольца: одно тонкое, пустяковое, с непонятным красным камнем, изображающим рубин, другое - толстое, тяжелое, доставшееся от бабушки. Одно кольцо нашлось спустя несколько дней - вернувшаяся из гостей Ляля прошла было мимо свекрови, как вдруг та вцепилась ей в руку.
- Откуда? - воскликнула Алевтина Борисовна, увидев на толстом, как сарделька пальце снохи пропажу. - Ты зачем взяла?
- Засохни, гнилушка старая, - пьяно рявкнула Ляля, но Алевтина Борисовна заковыляла следом за ней настолько быстро, насколько позволяла больная нога. Павел блаженно дремал на диване.
- Пашенька, да что же это... Она же без спросу... Кольцо... да разве ж мне жалко? Неужто попросить не могла! - вскричала Алевтина и заплакала, не отпуская руку Ляли.
- Отвяжись, - сонно буркнул сын и повернулся на другой бок.
Ляля, злобно сверкая глазами, вторично вырвала руку из сухонькой лапки свекрови и, что было сил, толкнула ее. Алевтина упала навзничь, ударилась головой о батарею, слабо охнув. Перед глазами замелькали огненные вспышки, плавясь и превращаясь в багровые точки. Ляля склонилась над свекровью и гнусно усмехнулась.
- Живая? Жаль...
После ссоры Алевтина несколько дней пролежала в постели, а впоследствии была изгнана на балкон, где просидела всю весну. Входить в собственную квартиру ей разрешалось только на ночь.
- Пусть проветрится, - смеялась Ляля. - Свежий воздух полезен. Она же все равно спуститься вниз не может...
От сырости и острого весеннего холода ревматизм, давно притаившийся в коленях и спине, разгулялся не на шутку. Болел желудок, сноха позволяла поесть лишь рано утром и поздно вечером, когда все семейство укладывалось на боковую. Вылизывая остатки супчиков из кастрюли, Алевтина Борисовна глотала слезы, проклиная свою жизнь. Боли не давали спать по ночам. Она вскрикивала и будила Лялю.
- Да когда тебя уже черти приберут? - ворчала сноха. - Совсем плохая стала...
В первый раз Ляля ударила Алевтину Борисовну в конце июня. Точнее, даже не ударила, а ткнула кулаком в спину, когда ковылявшая Алтуфьева преградила снохе путь к мойке. Алевтина Борисовна пролетела через всю кухню и врезалась в косяк, разбив губу.
- Ходит тут еще, - прикрикнула злая, раскрасневшаяся от жары Ляля, бросив косой взгляд на мужа. Тот, осоловело наблюдавший за женщинами никак не отреагировал. После Ляля частенько поколачивала свекровь, а та предпочитала скрываться от побоев на балконе.
В середине лета, жаркого, как пекло, в доме стала появляться подружка Ляли, толстая тетка с крысиным лицом и лазерным взглядом. Они о чем-то долго шептались. Однажды Алтуфьева уловила смех и короткую фразу невестки.
- Ритка, говорю тебе, она давно свихнулась. Сидит как сыч, на мир не реагирует... Все будет хорошо!..
Гостья посмотрела на Алевтину Борисовну сквозь стекло и криво усмехнулась.
Больше всего Алтуфьевой не хватало общения. Она с ужасом поняла, что иногда за неделю ни с кем не может перемолвиться словечком. Сидя на балконе, терзая шерсть, то связав носок или рукав кофточки, то снова распуская их, Алевтина Борисовна вспоминала о счастливых временах, когда жила с мужем.
Да, иногда он ворчал, подчас даже ругался, как все мужики, отстаивая свое право на какую-то "личную жизнь", а она убеждала его, что в шестьдесят никакой личной жизни у него уже не может быть, а сама тайком присматривалась к соседкам - не положил ли кто на него глаз? Как, порой, они могли ни с того ни с сего пригласить гостей, таких же вот бойких старичков. Муж рассказывал про партийные собрания, с умилением вспоминал былые времена, ругал перестройку и Горбачева, дедки слушали и соглашались. А потом из кухни, где вместе с Семеновной или Кузьминичной Алтуфьева обсуждала повышение цен на растительное масло, новую шубу "этой Семеновой", нахально ставящей свое расписной авто на клумбу, вносился вкусно пахнущий пирог с рыбой или яблоками. Потом они пели песни под гармонь, традиционно заканчивая их "Катюшей" или "Подмосковными вечерами". И только про сына, женившегося на бог знает ком, уже жившего отдельно, Алтуфьевы обсуждать не любили. Сейчас, оглядываясь назад, Алевтина Борисовна понимала, что это были годы абсолютного счастья, к которому не было обратной дороги.
В конце августа Ляля вдруг переменилась: перестала кричать и выпроваживать свекровь на балкон, где днем температура поднималась до сорока пяти градусов, кормила, как на убой. Алевтина Борисовна ела, испуганно озираясь по сторонам, как стащившая чебурек дворняга, ожидающая вместо поглаживая за ушами, пинка по ребрам. Райская жизнь продолжалась четыре дня, а потом сноха со странной ухмылкой подала Алтуфьевой чай, после которого Алевтина Борисовна почувствовала, что земля уходит из под ног. Не допив, она рухнула на пол.
Происходящее потом Алтуфьева помнила плохо. Проводя в сонной одури почти все свое время, она смутно сознавала, что ее куда-то везли по тряской дороге, вкрадчивые голоса нашептывали в уши, а в плохо слушавшиеся руки совали на подпись какие-то бумаги. Потом вновь голоса, гулкое подъездное эхо и прорезавшийся сквозь серое покрывала дремы хищный взгляд снохи, ее победоносный голос, визгливо радовавшийся чему-то... А чему, Алевтина Борисовна так и не поняла.
Солнце коснулось краем диска стены соседнего дома. Через несколько минут балкон, где сидела черная от загара Алевтина Борисовна скроет спасительная тень. Прохладней не стало, душный панцирь чада накрыл город плотным куполом. Когда же кончится это чертово лето? Алевтина Борисовна пошевелилась, вязание упало на кафельный пол.
- Ну, что, ведьма старая? - визгливо рассмеялась с утра Ляля. - Думала, век будешь на моей шее сидеть? Все, допрыгалась! Завтра мы тебя в дурдом спихнем, а сами зашикуем...
Алтуфьева мыла тарелку и не оборачивалась. К чему? Все давно известно...
Ее райская жизнь, продлившаяся всего четыре дня, завершилась так же внезапно, как и началась. После таинственного забытья выяснилось, что Алтуфьеву признали психически неуравновешенной. Опоенная снотворным Алевтина Борисовна в присутствии нотариуса переписала все свое имущество на сына и сноху. Нотариус, угловатая тетка с белесыми волосенками, собранными в жидкий пучок, споро подшила документы, шлепнула печать и подмигнула Ляле. Та кивнула и незаметно передала женщине с крысиным лицом пухлый конверт. Вечером Ляля, усаживаясь за стол, небрежно бросила свекрови:
- Жри от пуза! И не говори потом, что я жадная. Это твой последний ужин в доме...
Павлик весело гугукнул, посмотрел на мать с пьяным безразличием и разлил в две стопочки водку. Ляля выпила, поморщившись, закусила огурцом. Павлику закуска не понадобилась. Алевтина Борисовна сидела и молча глядела в свою тарелку. Истекающая жирным соусом покупная котлета показалась ей отвратительной. Ляля нахмурилась.
- Что? Не по нраву тебе моя еда? Тогда пошла вон! Сиди на балконе, пока мы спать не ляжем. И не вздумай войти - зашибу. Все знают, что ты ненормальная, у меня и справка есть! Скажу - напала ты на меня с ножом!
Алевтина Борисовна посмотрела на сына, в последний раз ища в нем поддержку. Павлик подцепил с ее тарелку котлету и начал есть, чавкая и вытирая жирные губы рукавом, не глядя на мать. Не дождавшись внимания, Алтуфьева встала и пошла на балкон.
Утром, когда нарядные дети несли в школу астры, высокие, как винтовки, стебли гладиолусов, охваченные тем азартом, вспыхивающим накануне первого сентября, Алевтина Борисовна Алтуфьева думала о самоубийстве. Мысль, что ее, как безродную нищенку выпихнут из собственного дома, а потом упекут в казенное учреждение, с выжившими из ума стариками, была невыносима.
Она смотрела с балкона вниз, стремясь уловить запахи умирающего лета, принесшего ей столько зла. Яркие букеты первоклассников вызывали в ней мучительную ностальгию по времени, когда она, стоя в строгом костюме у дверей школы, встречала их, вчерашних дошколят. А потом был первый звонок, запах свежих учебников, раскрываемых с приятным бумажным треском, детские перешептывания и смешки, и скрип мела по классной доске, белого, оставляющего на пальцах невесомую пыль. Сейчас, когда Алевтина Борисовна мучалась от обжигающего зноя, когда кожа на ее лице и руках слезала клочьями, она мечтала о том, чтобы проклятое лето, сводившее с ума аномальной жарой, когда-нибудь закончилось, а вместе с осенней прохладой пришло облегчение ее мук.
Завтра все кончится. Дети пойдут в школу. После уроков будут собирать опавшую листву. А она, запертая в палате с пятью стариками, пускающими слюни на собственный воротник, будет смотреть в окно и медленно умирать, зная, что в ее квартире хозяйничает ненавистная сноха с выродком сыном, на которого она положила всю жизнь.
Завтра...
Жизнь, разбитая миллионами осколков, разделилась на три времени... Настоящее, прошедшее, будущее. Прошедшего уже не воротишь, будущее не радует. Остается только пресловутое настоящее, вбивающее ей в голову раскаленные гвозди. Когда-то она сама вдалбливала в неподатливые мозги учеников три времени: настоящее, прошедшее, будущее, глаголы, деепричастные обороты... Кто же мог подумать, что для нее самой настоящее превратится в пытку, а будущее - в тюрьму? Нет, что ни говори, а прогрессивные англичане впереди планеты всей. Алевтина Борисовна смутно вспомнила, как когда-то, еще в счастливом прошедшем времени, пыталась учить иностранные языки, пока быт не заел. И она с трудом припомнила: в английском есть еще какие-то формы настоящего: настоящее-неопределенное, настоящее-совершенное... так что ли?
Настоящее-неопределенное?...
Солнце рухнуло за горизонт, плеснув в мутные небеса зловещие красные отблески. Долгожданная прохлада все не наступала. Алевтина Борисовна смотрела на закат. Багровые тона придавали ее глазам странный инфернальный оттенок. Пенсионерка, облокотившись о стену, улыбалась страшной беззубой улыбкой гоголевского упыря.
Телевизор в комнате давно перестал бормотать. Тишину нарушал храп двух супругов, которые во сне уже делили деньги от продажи квартиры Алтуфьевой. За окном, в рассеявшейся дымке мерцали звезды. Алевтина Борисовна бесшумно вошла в комнату и встала у изголовья кровати. Ляля спала лицом вниз, сын храпел, лежа на спине, сбив одеяло в плотный ком. Алтуфьева несколько минут смотрела на них, стараясь вызвать в душе хотя бы какие-то теплые чувства, но так и не смогла. Она осторожно прошла мимо, к окну, где издевательски подмигивали звезды, и плотно закрыла форточку. Закрыв окна во всей квартире, она вышла на кухню, вынула из холодильника миску с остатками обеда, а затем открыла газ. Тихое шипение перекрыли звуки засыпающего города. Алтуфьева прихватила шаль и вышла на балкон, плотно заперев за собой дверь.
Настоящее-совершенное....
Сидя на своем стульчике, Алевтина Борисовна держала в пальцах котлету и чувствовала себя абсолютно счастливой. Скоро газ доберется до спальни. Ляля и Павлик умрут, не мучаясь, она дала им такую возможность. Даже если кто-то догадается обвинить ее в убийстве сына и снохи, что же, пусть постараются доказать, что это не случайность. Какой с нее спрос? Сумасшедшая старуха, не более того... Даже справка имеется, Ляля постаралась на славу.
Котлета упала в желудок тяжелым комком. Алтуфьева вытерла пальцы о шаль и посмотрела в темное небо. Что там говорили англичане про будущее время? Наверное, оно тоже каким-то образом делилось, но вспомнить пенсионерка не могла. Да так ли это важно? Если ей повезет, ее просто оставят в родном доме. Ведь настаивать на обратному будет уже некому. Если не повезет... Какая разница, в каком качестве она окажется в сумасшедшем доме: жертвы или убийцы?
Алевтина Борисовна поставила пустую миску на пол, подняла спицы и принялась вязать в полной темноте, не попадая в петли. Спицы тихо стучали друг о друга (зиц-зиц), шерстяные нитки терли пальцы, а на ночной город тихо опускалась осенняя прохлада.

P.S.

Один из моих любимых рассказов этого автора)