«Меня поместили в «камеру» (я имею в виду комнату со стенами из цементных блоков и все такое) для особо буйных или крайне подавленных пациентов (вот только я чувствовала, что попала в какую-то тюрьму за преступление, которого не совершала). Их бесчеловечность показалась мне архаичной. Они спросили меня, почему я несчастлива здесь (все было под замком, все закрыто на ключ, спрятано; электрические лампочки, ящики, ванные, туалеты, затворы на окнах - а в дверях есть окошки, чтобы пациенты были все время на виду, а также отметины и следы буйства прошлых пациентов все еще остаются на стенах). Я ответила: «Ну, я должна быть сумасшедшей, чтобы мне тут понравилось»; потом эти женщины, вопящие в своих комнатах, - то есть они вопили, когда жизнь казалась им невыносимой, я полагаю, - в такие моменты я думала, что какой-нибудь незанятый психиатр должен поговорить с ними. Вероятно, для того чтобы облегчить - пусть даже временно - их страдания и боль. Я думаю, они (доктора) могли бы даже чему-нибудь научиться - но все интересуются только тем, что прочитали в книгах; я была удивлена, потому что они уже это знали! Возможно, от какого-нибудь живого страдающего человеческого существа они могли бы узнать больше - [но] у меня было чувство, что они в основном смотрели за дисциплиной и давали своим пациентам выходить только после того, как те «присмирели». Они заметили, что мне нужно общаться с другими пациентами, ходить на трудовую терапию. Я спросила: «И что мне там делать?» Они ответили: «Вы могли бы шить, или играть в шашки, даже карты, или, может быть, вязать». Я попыталась объяснить им, что в тот день, когда я начну делать это, у них станет на одного психа больше. Все это было слишком чуждо мне. Они спросили, почему мне кажется, что я «другая» (по сравнению с остальными пациентами, я полагаю); тогда я решила, что раз они и в самом деле настолько тупы, я должна дать им очень незамысловатый ответ, поэтому я сказала: «Просто так и есть».
Достояние публики, любовь миллионов, а на самом деле она была самой несчастной женщиной на свете, никто её по-настоящему не любил, да и не мог (